Вы были спокойным, замкнутым, неразговорчивым человеком, и вся жизнь ваша прошла спокойно и замкнуто. Вы всегда, сколько помнил себя, были уверены, что живете правильно и достойно и во всем поступаете как должно. Жену вы любили — конечно, в лучшем, невыспреннем смысле этого слова, как, впрочем, это всегда и бывает в удачном браке. Она обладала покладистым характером, к тому же в молодости была настоящей красавицей, так что даже и тридцать лет спустя на нее было приятно посмотреть. Вы любили и сына. Правда, тут вам не так повезло. Было несколько тяжелейших лет, когда сын совсем отбился от рук и невесть что творил, так что его чуть было не исключили из института, но в конце концов как-то все обошлось, и теперь у него была милая жена, две чудные крошечки дочки, своя квартира и хорошая работа.
У вас была только одна проблема. Диабет. О том, как это страшно, знают только те, кто вынужден не расставаться со шприцем. Однажды вы упали в коме прямо на улице, а прохожие обходили вас стороной, принимая за пьяного. Спасибо какой-то доброй старушке, догадавшейся, что у тех, кто спивается, не бывает таких хороших пальто…
Вас тогда спасли. Смерть отошла. Но иногда вы думали, что отошла недалеко, что когда-нибудь вы так же вот упадете, и не окажется рядом доброй старушки… Это было так чудовищно страшно, что вы гнал от себя всякую подобную мысль. Главное — сделать укол и не забыть захватить с собой ампулу. И все будет хорошо. А о смерти не думать, не думать! Какой от этого прок? У вас уютный дом, внимательная жена, забавный пес, а через год вы выйдете на пенсию и отдохнете ото всего…
Смерть пришла к вам в ином облике. Вы уснули за рулём и попали в аварию. Вы точно не помните, но вам кажется, что в момент столкновения со встречным автобусом вы закричали «Господи»! Сначала вы попали в кому, а потом тихо скончались в провинциальной больнице…
И вот… Смерть пришла. Вы оказались в своём доме… В вашей маленькой спальне горел небольшой ночник… Занавески были раздвинуты, за окном голубел рассвет. Жена, усталая, тихо спала на диване, и выражение затаенной муки даже во сне не сошло с ее лица.
«Бедная!» — подумали вы. И вдруг с изумлением прислушались к себе. Вы почувствовали какую-то лёгкость… Вы посмотрели на свои руки… Они были полупрозрачными… На вас была какая-то длинная белая рубаха и такие-же белые штаны… Что это? Вы бросились к жене, попытались её разбудить, но ничего не получилось… Вы орали, кричали, звали её, но она не слышала! Даже пёс, лежащий у её ног, обычно такой чуткий к полёту комара не шелохнулся… Они — не могли — теперь — услышать — его!
Вы закрыли глаза и застыли.
Вдруг рядом с вами раздался пронзительный, мерзкий смешок, и волна невыносимого смрада обдала вас.
— Наш жилец! Наш новый жилец! — злорадно выкрикнул тоненький, невыразимо гадкий голос.
— Наш! Наш! Наш! — подхватили другие голоса, и вы, содрогнувшись от ужаса и омерзения, открыли глаза.
И пожалели, что открыли. В смятении вы отступили назад — но отступать было некуда. Вас окружали черные отвратительные твари, и глаза их, горящие оранжевым огнем и злобой, впивались в вас, парализуя ужасом. Вы ощутили волны злобы, исходившие от них. Злобы, которой не ведает мир людей.
— Не ваш!!!- закричали вы. — Я верю в Бога! Верю в душе!
— Ну так что же? — отвечали они вам. — И мы тоже верим! Мы же духи… Тела у нас нет. Так что мы тоже в душе верим как и ты! — И затряслись от смеха, кривляясь и показывая на вас кривыми черными лапами.
Волосы как будто зашевелились на вашей голове. Невозможно, невыносимо было даже смотреть на них.
— Не-ет! — выкрикнули вы, и голос ваш пресекся.
Вы не знали, что еще сказать.
— На-аш! — передразнивая вас, отвечало вам сразу несколько гнусавых голосов. — Ты делал наши дела! У нас целая книга твоих хоро-ошеньких дел!
В лапах одного из чудовищ появилась книга. Омерзительная черная мохнатая пятерня раскрыла ее, заскользила по строкам, и он услышал:
— Вот: убийство!
— Что-о?! Это ложь! — в ужасе вскрикнули вы.
— Твоя жена пошла на аборт, а ты поддержал её, ты даже денег ей дал. Так что… Извини… Ты соучастник убийства!
— Но аборт никогда не был убийством!
— Это там, где ты жил, это не считалось убийством… А в нашем мире за всё это надо платить… А тот проект, про который ты сразу понял, что он опасен? И ничего не возразил! А люди-то погибли!
— Но начальник и слушать бы не стал! — пролепетали вы.
— Ну и что? Не путай! Это уже его грех. За это и он будет наш! А вот — попустительство. Сына-то прозевал! Не воспитывал! Не наказывал! А там — и блуд, и воровство, и ложь, и соблазнение… и мно-ого всего. И во всем ты имеешь часть! Все — твое! А вот кощунство, чревоугодие, тщеславие — целые главы! Вот — немилосердие…
— Довольно! — раздался вдруг справа чистый и властный голос.
Вся отвратительная смрадная толпа сотряслась, съежилась и отлетела в дальний угол комнаты. Вы обернулись, увидели свет — и так и бросились туда, под защиту… ангела. Да, это не мог быть никто иной, как ваш ангел-хранитель, в которого вы тоже всю жизнь не верили. Он был ослепительно светел и прекрасен, и добрая, утешающая сила исходила от него. Но как же скорбно смотрели его глаза!
— Довольно вам, злобные, терзать эту душу. Еще не настало ваше время, — властно сказал ангел.
Вы содрогнулись: как, так, значит, их время еще настанет?!
С немым, молящим вопросом вы посмотрели на ангела.
А бесы из угла закричали в ответ:
— Это наша душа! Она в Бога не верила, жила в свое удовольствие, для одной себя! Она делала все, что мы ей говорили! — И добавили издевательски: — А тебя не слушала!
Ангел, не обращая больше на них внимания, грустно сказал вам:
— Беда в том, что эти лжецы на сей раз сказали правду. Ты не верил в Бога, и за всю жизнь ни разу не обратился к Нему… Все твое добро ты делал ради своего земного благополучия и потому уже в той земной жизни ты получил награду свою, и мне нечего возразить, когда они перечисляют твои грехи, и я не могу защитить тебя от них. Ты сам дал им власть над собой. Но ты подумал о Боге перед смертью, когда, летя в кювет на разбитой машине, прокричал «Господи»! Поэтому Господь Вседержитель даровал тебе несколько дней, чтобы умолить всех, кого можно, молиться за тебя. Их молитвы могут очистить и спасти бедную душу твою. Знаешь ли ты таких людей?
Как громом пораженный стояли вы перед ангелом. Вы не знаете таких людей.
В мгновение ока пронеслись перед вами воспоминания. Вот вы, высокомерно пожимая плечами, выговариваете жене, в сомнении советовавшейся с вами, не крестить ли им внучек: «Ты же не веришь в Бога! Что за двуличие? Не понимаю тебя!»
И она послушалась вас…
Вот вы отворачиваетесь от старушки, попросившей у вас копеечку ради Христа, и недовольно говорит жене: «Наивные люди… Неужто кто-то даёт им деньги, движимый суеверным страхом перед персонажем библейских мифов?»
Теперь вы поняли, что все эти его слова записаны в той страшной книге. В вашем приговоре! Вы сами лишили себя надежды.
— Я не знаю таких людей! — в отчаянии воскликнули вы.
Слезы текли по светлому лику ангела. Он произнес:
— Мы будем просить всех твоих близких. Они не смогут увидеть или услышать тебя, но я помогу им почувствовать, что ты рядом. Может быть, кто-нибудь поймет и помолится за тебя. Дай мне руку. Идем.
Потом вы увидели светлое высокое небо, встающее солнце, город под ногами, в головокружительной бездне, и услышали:
— Не бойся. Сейчас еще рано. Все спят. Ты можешь проститься пока с землей, побывать где хочешь. Я буду с тобой.
Вот дом, где ты вырос…
* * *
Шел десятый день, как Лина с мужем и дочерью отдыхала в пансионате, в одном из самых очаровательных уголков Подмосковья. Лине хотелось, чтобы красота, благоухание здешних мест коснулись сердечка ее семилетней малышки, и она любовалась с ней вместе каждым новым цветком, синекрылыми быстрыми стрекозами, живущими у реки, огненно-красными стволами сосен на закате, слушала песни кузнечиков, наблюдала, как муравьи и бабочки прячутся перед грозой, — и порой ей казалось, что и сама она снова переживает детство.
В этот день ее муж сразу после завтрака пошел в библиотеку, а она с дочерью — в парк, в один из укромных его уголков, где среди полевых цветов, скрытая за кустами, стояла удобная скамейка.
Вика сразу же стала устраивать под скамейкой домик для куклы, а Лина достала было книгу, но так и не раскрыла ее. С тихим наслаждением смотрела она вокруг. Ясное утро обещало знойный день. Уже теперь солнце согрело травы, и медовое теплое благоухание волнами поднималось от них. Лениво стрекотали кузнечики, бесшумно и озабоченно летали пушистые пчелы, и множество бабочек в легком танце порхало с цветка на цветок. Лина отложила книгу и задумалась…
Когда появилась эта бабочка, она не заметила.
— Мама, смотри! — восторженно воскликнула дочь, указывая себе на плечо.
На плече, на цветастом платьице, неподвижно сидела бабочка.
Таких было много вокруг. Они то и дело перелетали с одного цветка на другой, взмахивая коричневыми узорными крылышками.
— Она приняла этот цветок за настоящий, — объяснила Лина. — Не трогай ее, а то повредишь крылышки, и она погибнет. Пусть улетает.
Но бабочка не улетала. Только когда Лина, осторожно протянув руку, едва не коснулась ее, она вспорхнула. Но сейчас же опустилась на плечо Лины, потом — на подол ее длинного платья, потом перелетела на головку Вики…
— Послушай меня, послушай… — говорили вы, торопясь и захлебываясь отчаянием. — Я умер! Ты и представить себе не можешь, как это страшно! Как это страшно! Никто ничего не понимает! И мои — никто, никто не понимает! Они плачут! О, это больно видеть, как они плачут! Они любили меня! Но они не молятся за меня! Они не умеют, не знают! Они не верят, что есть Бог! Они не знают, не понимают, как мне помочь! Они только плачут! А мне нужна их молитва. Я был в церкви, ангел водил меня туда. О, как сладко слушать молитву! Если бы я знал это, когда был жив! Если бы я знал, что меня ждет!!! Я прошу тебя, молись, молись обо мне! Я за этим пришел! Ведь ты понимаешь?! Я вижу тревогу в твоих глазах! Ты скоро, скоро узнаешь, что я умер. Молись за меня! Если бы ты знала, как ужасны те, власти которых я обречен! Каждая, самая коротенькая, молитва твоя подарит облегчение мне! Я всякий раз буду молиться вместе с тобой оттуда… оттуда, — с ужасом повторил он, — и Господь простит меня! Это единственная надежда моя! прошу, прошу тебя, молись, молись, молись обо мне!!!
Вы упали, рыдая, у ног девочки, в исступлении целуя подол ее платья, ее руки, руки…
***
…Бабочка перелетела с подола ее платья на тыльную сторону ее ладони, потом — на пальчики Вики, на подол ее платьица. Вика в восторге наблюдала за ней.
Стараясь заглушить неизвестно откуда явившуюся тревогу, Лина улыбнулась и неуверенно произнесла:
— Ну вот, какая тебе забава…
Вы в отчаянии оглянулись на ангела, воскликнули сквозь рыдания:
— Она не понимает!
Ангел со скорбным укором смотрел мимо вас — на Лину. Тогда он тоже обернулся к ней. Она смотрела на ангела. Она видела его! В этом не могло быть сомнений: словно тень запредельного ужаса и величия легла на ее лицо…
Она сразу же поняла (как будто кто-то ужаснулся этому рядом с ней), что сказала непростительное. И в подтверждение этому увидела… В воздухе, на фоне ясного неба, проступил — невидимый! — светлый и строгий лик с глазами глубокими и несказанными, каких не бывает у людей. Эти глаза с укором и скорбью смотрели на нее.
Тихий ужас сковал ее.
Происходило что-то страшное и великое. Кто-то умер из близких ей, чья-то участь решалась сейчас. Светлый ангел укорил ее в легкомыслии, потому что — это — с ней — говорит — душа — умершего… Но кто умер?!
Со стесненным дыханием она посмотрела на бабочку. Та, не двигаясь, сидела на тыльной стороне ручки Вики. И только тоненький хоботок, слегка приподнимаясь, касался и касался ручки девочки.
Она целовала ее руку!!!
Солнечный свет померк у Лины в глазах. Бабочка садилась только на те места, которые стал бы целовать человек, прощаясь навсегда!
«Но, может быть, это все-таки наваждение?» — в последней попытке защититься от ужаса подумала Лина. И осторожно, подбирая слова, сказала дочери:
— Вика, давай пересадим ее на цветок… Может быть, ей там будет лучше!
— Хорошо, — послушно согласилась девочка, — только ты сама.
Лина нерешительно протянула руку, примерилась, сомкнула пальцы… но бабочки и не коснулась, словно та пролетела сквозь руку.
Озноб прошел по ее спине. А бабочка снова села на руку девочки.
— Нет, Вика, давай мы сделаем по-другому. Подойди к цветку, — в последней надежде сказала Лина, — вот сюда. Протяни ручку.
Она сблизила руку дочери и цветок, подвела цветок под бабочку… И вот та уже сидит на цветке. Лина облегченно вздохнула. Вот сейчас она будет пить нектар, как и все такие же бабочки вокруг, и кошмар кончится! Но та была совершенно неподвижна. Потом взлетела и вновь опустилась на подол ее платья.
Лина оцепенела.
* * *
— Когда же ты поймешь? Я вижу крест на тебе, ты христианка, — умоляете вы, все целуя подол ее платья, — что же ты не понимаешь, не слышишь меня?! Ну скажи: «Упокой, Господи, сию душу!» Прочитай молитву! Неужели ты не умеешь?! Обещай молиться за меня! Хоть одно слово скажи! Неужели ты так ничего и не поймешь?! Если бы ты знала, что это за мука — умереть и только тогда все понять! Спасайся! Спасай свою девочку! Молись! И за меня, прошу тебя, молись, хоть ты и совсем почти не знала меня! Если бы я мог тебе открыть, как это страшно — смерть! О, молись за меня!.. Молись!..
— Она все поняла, — сказал ангел. — Но она еще не научилась молиться. Это будет потом.
— Потом?! — в отчаянии вскричали вы.
— Потом, — скорбно повторил ангел. — Прощайся: нам пора.
— Уже? — Вы содрогнулись.
Но послушались. Вы осторожно приблизились к девочке и поцеловали ее в лоб, между двумя прядками челки. Потом вы повернулись к Лине, взглянув в ее бледное, овеянное затаенным ужасом, помертвелое лицо и поцеловали ее в самую середину лба. Она замерла и закрыла глаза.
Ангел снова взял вас за руку и повлек за собой…
* * *
— Мама! Она села и мне, и тебе на самую серединку лобиков! — засмеялась Вика.
— Да, девочка, да, — прошептала Лина, все еще чувствуя, как ознобом смертный холод прошел по ее лицу.
Бабочка скрылась за высокими травами, так и не сев ни на один цветок.
Лина не помнила, как она дошла до телефона. Едва смея дышать, набрала на диске свой домашний номер.
— Да! — ответил мамин голос, и Лина в изнеможении облегчения прислонилась к холодному камню стены. Значит, умер кто-то другой… Как спросить?
— Все в порядке у вас? — выговорила она.
— Да. Все в порядке. Только что пришла из магазина. А вы как?
…Окончив разговор, Лина попросила мужа позвонить его родителям. «Чтобы не волновались», — объяснила она. И там все было хорошо.
Лина успокоилась. Страшное отступило. «Потом узнаю, что это значило, к чему это было. Только надо запомнить сегодняшнее число», — подумала она. И пошла с мужем и дочерью в кинозал смотреть старинную мелодраму.
И не помолилась.
Нина Васильевна, мать Лины, положила телефонную трубку, тяжело оперлась о стол, стиснула руками виски. «Так будет лучше, — убеждая себя, повторила она самой себе. — Не надо Линочке ничего знать. Не приезжать же им оттуда! Я сейчас же пойду помогать и завтра буду с ними, да и много там помощниц будет… Бедную Симу нам не утешить, никому. Сколько нас ни соберись… А он… Он бы не обиделся. Он за всю жизнь, верно, и двух слов с Линочкой не сказал… Бедный! Ну да теперь он отмучился…»
Она тяжело вздохнула и повторила вслух как утешение:
— Отмучился!
Но так и не помолилась…